Блокада Ленинграда: сквозь призму жизни

Кто общался с Александрой Васильевной, знают, что она из Ленинграда, что пережила блокаду. Однако не осталось в памяти знающих ее людей, чтобы А. В. Глумова когда-либо делилась своими воспоминаниями о пережитом в блокадные дни. Этот период жизни она оставила в своей памяти, «закрыв на ключ». В своей автобиографии она пишет кратко: «ввиду моей дистрофии и преклонного возраста я была эвакуирована в Омскую область». За скупой строчкой — часть ее жизни. Война стала своеобразной гранью, изменившей ее судьбу. Наверное, Александра Васильевна могла бы рассказать, как цивилизованный город на глазах превращался в блокадный; рассказала бы о том, как ленинградцы были уверены, что блокада – это ненадолго и что Красная армия скоро прорвет окружение. Она с гордостью рассказала бы о людях, которые были рядом и которые, не смотря на страдания и ужасы блокады, проявили великую стойкость и сумели отстоять родной город, а о себе, по обыкновению, немного и неохотно… За Александру Васильевну скажут мемуары ленинградцев-блокадников, расскажут документы, которые она по своей натуре собирала, и часть которых теперь являются музейными экспонатами.

Двенадцатилетней гимназисткой Александра по семейным обстоятельствам прибыла из родного Воронежа в Санкт-Петербург, чтобы продолжить образование уже в институте императрицы Марии. После окончания общего курса в институте в 1911 г. прослушала курс словесного отделения дополнительного педагогического класса Петровской женской гимназии, что давало ей право быть домашней наставницей. После окончания курсов поступила в рисовальную школу Общества поощрения художеств, где проучилась три года. Об уровне обучения говорят те факты, что директором рисовальной школы в тот период был художник-философ Н. К. Рерих, преподавали в школе известные русские художники И. Я. Билибин, А. И. Вахрамеев, К. Х. Вроблевский, Д. Н. Кардовский. В школе практиковались заграничные поездки для отличившихся студентов, так что способная ученица Шурочка Глумова в летние каникулы побывала в Польше и Германии, во Франции и Швейцарии, где немало времени проводила в художественных галереях и музеях. С 1914 года работала в Коломенской женской гимназии, с 1917 по 1930 без перерыва работала в 193-й Советской Трудовой школе, вела классы с первого по четвертый. Здесь прошло ее становление как педагога, воспитателя. Ее упорство и самоотверженность не раз выручали молодую женщину. Были и нелегкие периоды, когда она была вынуждена остаться без любимой работы: из-за болезни в 1930 г. получила инвалидность. И только в 1934 г. комиссия главной врачебной экспертизы признала ее способной возобновить педагогическую работу, с оговоркой — на неполный день и с малым коллективом.

Перед войной в августе 1940 года Александра Васильевна в качестве домашней учительницы была нанята в семью врачей для обучения их детей (5 человек – от 4-10 лет) грамоте и немецкому языку. Именно эта работа, общение, возможность обогреться, поддержка со стороны взрослых, возможно, и их медицинская помощь, помогли ей, немолодой женщине, пережить ту страшную блокадную зиму 1941-42 гг. А зима в тот год началась очень рано и была необычно суровой: температура в декабре уже опускалась до минус 20. С наступлением зимы в городе практически кончились запасы топ­лива. Прекратилось централизованное отопление домов, замерзли и были отключены водопровод и канализация. Остановилась работа практически на всех фабриках и заводах (кроме оборонных). Для ослабленных голодом людей любое похолодание несло в себе смертельную опасность, тело вырабатывало слишком мало тепла. Главным отопительным средством в квартирах стали специальные мини-печки «буржуйки», но чем их топить? Власти выделяли в районах деревянные дома, разрешали их разбирать на дрова. Легко сказать «разбирать»: ломами, пилами — работа непосильная для голодных, быстро слабеющих людей. Легче было у себя в комнатах выламывать паркет (там, где он был), еще удобней было топить буржуйки мебелью, для растопки хорошо шли книги.

С осени 1941 в Ленинграде существовали карточки на шесть видов продуктов: хлеб, крупа и макаронные изделия, мясо, сахар и кондитерские изделия, рыба, жиры. В сентябре-ноябре нормы постоянно падали. Воины на передовой получали 500 граммов хлеба в сутки, рабочие — 250 граммов, служащие, иждивенцы и воины, не находящиеся на передовой, — 125 граммов.

125 граммов хлеба – этот маленький кусочек надо было растянуть на весь день, а не сразу съесть. Январь и начало февраля 1942 года стали самыми страшными, критическими месяцами блокады. Первую половину января все неработающее население города никаких продуктов по карточкам вообще не получало. Примеси в выдаваемом хлебе составили уже 60 процентов, а выработка элект­роэнергии сократилась до 4 процентов от довоенного уровня. В январе наступили самые сильные морозы — в течение восьми январских дней термометр показывал минус 30 и ниже. Питьевая вода стала большим дефицитом. Зимой воду доставали из проруби на Неве. Улицы были занесены снегом, который не убирался, поэтому передвижение по ним было очень затруднено. Транспортировка воды в квартиры и учреждения стала настоящим подвигом. «Проблема подняться по обледенелой лестнице, дотянуть ведро и не поскользнуться на загаженной нечистотами и мусором лестнице».

Стала обычной скоропостижная смерть прохожих на улицах — люди шли куда-то по своим делам, падали и мгновенно умирали. Специальные похоронные службы ежедневно подбирали на улицах около сотни трупов. Сохранились бесчисленные рассказы о людях, просто падавших от слабости и умиравших — дома или на работе, в магазинах или на улицах. Люди от голода настолько ослабели, что не сопротивлялись смерти. Умирали так, как будто засыпали. А окружающие полуживые люди не обращали на них никакого внимания. Смерть самых близких, дорогих людей не доходила до сердца, срабатывала какая-то защитная система в организме, ничто не воспринималось, не было сил отозваться на горе.

В марте 1942 года воспитанники Глумовой были эвакуированы, и она осталась не у дел. Для нее настал тяжелый период: одиночество и постоянное чувство голода, болезнь. Если хлебные очереди еще хватало сил выстоять, то намного труднее было отоварить нехлебные талоны. Сколь бы мизерными ни являлись их порции, получить их можно было только после многочасового стояния у магазинов. Выстоять до конца в километровых очередях был способен не всякий. Родные сменяли друг друга через несколько часов в зависимости от погоды, состояния человека и количества членов его семьи. Пока кто-то мог ходить, он приносил продукты по карточкам. Труднее всего было одиноким…

Легче стало, когда после жес­токих холодов пришла бурная весна. На улицах города, заваленных сугробами снега, на залитых нечистотами лестницах, дворах, появились люди, сами горожане понимали – надо чистить город. Сохранилась повестка, в которой указывалось, что гр. Глумова, согласно военному положению, обязана явиться с 27 марта по 8 апреля 1942 г. для работ по очистке города. «За неявку или уклонение от выполнения работ по очистке Вы будете привлечены к ответственности по законам военного времени». Изможденной Александре Васильевне хватило сил поработать только три дня: колола лед у своего дома, выгребала воду, убирала мусор из подъезда. Затем она слегла. Из воспоминаний ленинградцев: «Втроем кололи лед, держали в руках лом, считали: раз, два, три — и опускали лом. И скололи весь лед — боялись заразы, а в машину лед кидали военные и увозили в Неву, чтобы город был чистым».

К лету 1942 года активизировались боевые действия на Ленинградском фронте, и в первую очередь, усилились артиллерийские обстрелы и бомбардировки города. Вокруг Ленинграда были развернуты новые немецкие артиллерийские батареи. Они били снарядами на расстояние 13, 22 и даже 28 км. Вес снарядов достигал 800-900 кг. Немцы составили схему города и наметили несколько тысяч самых важных целей, которые они и обстреливали каждый день с присущей им педантичностью. Дом под № 31, где жила Глумова, находился на Большом проспекте Петроградской стороны, многие дома которого пострадали от бомбежек и артобстрелов. Хватало ли сил Александре Васильевне спус­каться в бомбоубежище? «Свеча горела с двух концов», — эти слова выразительно характеризовали положение жителя города, жившего в условиях голодного пайка и огромных физических и психичес­ких нагрузок.

После очищения Ладожского озера ото льда, с 27 мая 1942 года, начался третий период эвакуации. Вместе со взрослыми людьми эвакуировались и дети-сироты. Они были живыми свидетелями гибели своих близких и пережили ужасы разрушений от бомбардировок и артиллерийских обстрелов. Всего же за период блокады из города были эвакуированы 1,8 млн. человек. Перевозка людей летом происходила в условиях исключительно дождливой погоды. Дождь размыл дороги и сделал невозможным движение транспорта к пирсам. Перевозку приходилось осуществлять в ночное время с целью укрытия судов и людей от вражеской авиации. К октябрю 1942-го эвакуация всех людей, которых власти считали нужным вывести, была завершена. Попасть в списки эвакуированных одиноким неработающим людям было не так просто, предположим, что у Александры Васильевны нашлись добрые покровители, которые и помогли ей больной и обессиленной попасть в последний поток эвакуации.

Справка от 15 августа 1942 года оповещает, что гр. Глумова сдала свои неиспользованные продуктовые карточки в количестве 4 шт. для того, чтобы она имела право получить их на новом месте жительства.

Часть истощенных людей, вывезенных из города, так и не удалось спасти. Ленинградцы умирали в эшелонах, на распределительных пунктах, в госпиталях. Ослабевшие от голода, с дистрофией и другими недугами, многие не смогли пережить тяготы дороги в условиях войны и неразберихи. Люди умирали даже от того, что после многомесячного голода получали пищу. Но небеса уберегли Александру Васильевну, остановкой для нее стал Омск, 2 сентября ее из эвакопункта направляют в Шербакульский район, в дорогу выдают хлеб с расчетом на два дня. И только 11 сентября она зарегистрирована в Шербакуле. Вспоминают, что она не в силах была выйти самостоятельно, ее вынесли на носилках.

Почему она не вернулась в Ленинград после войны? На мой взгляд, причин несколько... Во-первых, даже когда закончилась война, Ленинград все еще оставался закрытым городом. Для возвращения необходим был вызов от родственников. Однако у большинства выживших их не осталось, как и у Глумовой. При вызове должны быть приложены справки о том, что данное лицо ранее проживало в Ленинграде, имело жилплощадь и эта жилплощадь свободна. В послевоенном Ленинграде были колоссальные проблемы с жильем. Власти пытались поставить реэвакуацию под жесткий контроль, неоднократно звучали заявления «не ввозить излишние непроизводственные учреждения и организации и в связи с этим ненужное служилое и непроизводительное население».

Во-вторых, говорят, что человеку свойственно забывать плохое, но на деле это не совсем так, плохое не хочется помнить! Многие помнят блокадный Ленинград через свое состояние и ощущение всеобъемлющего голода и холода. Блокадную квартиру нельзя изобразить ни в одном музее, ни в каком макете или панораме, так же как нельзя изобразить мороз, тоску, голод… Это жуткие воспоминания: смерть родных, окоченевшие трупы на улицах, бесконечные бомбежки… Не вспоминать можно, но забыть это невозможно. Вероятно, это и удерживало Александру Васильевну от возвращения в родной город.

Сибирь стала для нее второй родиной. Значимой причиной ее «невозвращения», стала востребованность ее как личности, как просветителя здесь, в Сибири, на марьяновской земле… Несмотря на возраст, именно здесь она раскрылась по-настоящему, проявила свою яркую индивидуальность. За свою педагогическую деятельность была награждена орденом Знак Почета, медалями и грамотами. В знак почтения перед ее заслугами А. В. Глумовой было присвоено звание Почетный житель Марьяновки.